публикация из журнала «Фанданго», № 18, 2013)
Помните это восклицание строгих мам: «Смотри, оставлю без сладкого!»? Вот, поистине, награда за всяческий опыт, и не только за опыт непослушания.
Попробуем привыкнуть к тому, что опыта у нас никакого нет. С ощущением его отсутствия исчезает чувство времени. Но само это «исчезание» тоже опыт.
Время… Земное время заводится, как будильник. Оно и есть будильник – процесс, подчинённый закону передаточного звена. Ритм природный, ритм биологический и время – не всегда совпадающие величины.
Где же, где же то, что происходит по-настоящему, когда кажется, что в настоящем ничего не происходит?
Ты это понимаешь, ты задаёшь вопрос, но разве тебе нужен ответ?
Читай – непрочитанное. Смотри – невидимое. Мысли – немыслимое. Живи – непрожитое. То, что для одних «подследственных» опыта – допрос с пристрастием, для других – ловкая возможность уклоняться от ответов. «Смотри, оставлю без сладкого…»
Несогласие… Все вокруг забывают, что несогласие тоже опыт, но что оставляет он нам? Чистое поле для неведенья.
А спроси у Бога: «Господи, боишься ли ты не ведать обо мне?» Ты об этом читал, например, у Ницше, ты об этом спросил, но разве тебе нужен ответ?
Теория недостаточно безумна, поэтому неверна… Кто это сказал? Не помню. Но есть подозрение, что сказать это мог только Творец. Больше некому.
Вот ещё следствие из опыта неведенья: теория познания тоже недостаточно верна и тоже потому, что недостаточна для познания.
Чертовски надоело мыслить в извинительной интонации…
Попробуйте упрекнуть художника-реалиста: «Ты недостаточно безумен!» Будет доказывать, что прав, что верен? Ну, ещё бы! Все художники правы. Все верны. Все хотят сладкого.
Но как же быть с опытом сверхчувственного?
А если сверхчувственное – некая степень безумности (сиречь – блаженности)? Тут мне кто-то из великих подсказывает, что степень, как и высоту дерева, как и глубину колодца, каждый выбирает себе сам. Я соглашусь. Потому что знаю: сходят с ума одинаково все – и эволюционисты, и неэволюционисты, и гносеологи, и софистические концептуалисты, и сакральные традиционалисты, и другие представители других ещё более узких и дробных размежеваний как бы единой истины.
Сходят с ума… Но почему?
Всё очень не просто. Потому что опыт сверхчувственного оставляет нам обширное поле для неведенья. Налицо общечеловеческая табуированность знаний о предмете.
Вас не поражает общечеловеческое желание пощупать бесплотное, ощутить неосознанное, запечатлеть невидимое, познать непознанное? Разумеется, вас это должно хотя бы волновать.
Технократическая фантазия цивилизаций с достаточной степенью безумности реализует сегодня некоторую особенную сферу для своих сверхчувственных экспериментов под названием «виртуальная реальность». Похоже, господа, не атомная бомба, не генная инженерия, а именно «виртуалка» войдёт в историю как главный суперпродукт постиндустриального века. Но почему? Всё очень не просто…
Перед нами шанс… Шанс чувственного переживания осознаваемого образа. Метод – мнемосенсорная технология. Реакция так называемого «нормального природного сознания» – отрицание данной попытки как всего лишь новой и достаточно чудовищной спекуляцией тонкого субматериального плана. Опыт «природности» подсказывает: надо попробовать согласиться лишь с идеей того, что нам предлагают иметь дело с некой технической компьютерной йогой, которая (как видеотренинг вместо зарядки) в скором будущем заменит многие традиционные пути самопознания.
Цивилизация проецирует компьютерный метод на разные сферы жизни, и в первую очередь – на информационную сферу. Первое, пока ещё робкое, вторжение «виртуалки» в разумное поле человека уже состоялось.
Целый мир – исполнитель желаний… Новая «фабрика грёз»…
Почему бы не Сверхчувственных грёз? Где предел того, что обещает нам компьютер и мнемосенсорика?
Природа сверхчувственного, феномен сверхчувственного – следствие многовековой разноуровневой практики человеческой психики, в основе которой лежит глубинный сакральный стимул – внутреннего самопознания и объективации чувства как такового.
Объективация… На объективацию чувств традиционно претендуют науки, религия, искусство и философия. Более того, кем-то когда-то с уверенностью утверждалось, что вообще прямой защитой нашего разума выступает она самая – объективация чувств. Основание твердейшее: разум, лишённый объективации чувств, перестаёт быть разумом, так как теряет первую и наиболее важную особенность – доверять самому себе, доверять чувственной информации. Разум, лишённый объективации чувств, дезорганизуется. Всё. Точка. Аксиома.
Давайте медленно, медленно (если такое возможно!) встряхнём головой… Значит, существует опыт объективации сверхчувственного или должен существовать. Это ещё не эврика. Это уже не она.
Итак, мир сверхчувственный и мир реальный…
Вот что-то из книжного, хотя и библейского: Аарон Гуревич в книге «Категории средневековой культуры»* пишет: «…Можно предположить, что средневековые мастера не различали чётко мир земной и мир сверхчувственный – оба изображаются в равной степени отчётливости. Этот мир с нашей теперешней точки зрения можно было бы назвать Удвоенным, хотя для людей средних веков он выступает как единый…» И далее: «…Отношение их к природе определялось преимущественно религиозностью – коренной чертой средневекового миросозерцания. Бог и человеческая душа представляли собой для той эпохи абсолютную ценность, природа же обладала относительной ценностью. Если она не служила познанию Бога, то вообще была лишена цены, если она мешала приближению к Богу, то в ней видели зло, проявление сил дьявольских…»
Почему я хочу, чтобы в моей статье прозвучала именно эта параллель?
Интересны источники с описанием психологических портретов, датируемых реальным историческим временем, вполне реальными эпохами и событиями.
Любопытной показалась аналогия с компьютерной версией постиндустриального века – «виртуальный мир» и «удвоенный», по Гуревичу, мир средневековой Европы. Разница достаточно очевидна, если понимать, что переживание сверхчувственного сознанием средневекового рыцаря вовсе не идентично переживанию «виртуальной игрушки» компьютерным пользователем начала 21-го века. Одно дело носить в себе нечто как часть сознания (пусть и блаженного), и другое дело – пользоваться имитатором этого «нечто».
Достигнув вопроса о природном компоненте в опыте сверхчувственного переживания, мы, наконец, приходим к главному тезису настоящей статьи, а именно: открытию и распознанию метафизики конкретного геоисторического места.
Что же мы предлагаем объективировать на страницах нашей новой рубрики «Метафизическая карта Крыма»? Разумеется, самое чудесное, что рождает и несёт наша земля:
– крымскую культурную ауру;
– геопсихизм;
– артефакты древних религий и народов;
– легенды гор;
– влияние на творческую природу человека;
– особенности «вахты бессонных»;
– женское начало, скрытое в крымской природе;
– «растворимость», которой подвергается здесь дух человеческий;
– ментальные странности наших крымских блаженных;
– малоизвестные наблюдения и открытия психоаналитики при изучении древних и современных культурных слоёв.
Такой значительный и ёмкий набор тем (хотя и далеко не полный) в сочетании с эвристическим философским комментарием послужит выявлению не только особенностей геоисторической и геоэнергетической роли Крыма, но и позволит понять, что такое настоящий язык метафизики, какие направления, какие «диалекты» он может принимать в литературном творчестве. Скажем, если путь познания своей души для средневекового сознания пролегал через сакральное узнавание и распределение высших символов, но при этом происходила нивелировка всего природного, то для человека новейших времён объект Природа в его сверхчувственном переживании выступает как магнитный носитель не только закамуфлированных символов, но и памяти законов, памяти самого духовного знания.
Для такого образа виденья человек, наделённый опытом даже безсознательного* сверхчувствования, является спонтанным выразителем части метафизики той земли, на которой он живёт.
Язык метафизации в творчестве не является односложным и типологическим. В нём, как в логической составляющей собственно речевого объекта, существуют свои сложные метафоры, свои инверсии, теоремы и аксиомы, свои штампы.
Лет двадцать пять назад автор этой статьи был покорён книгой известного французского эволюциониста, теолога и философа Пьера Тейяра де Шардена «Феномен человека»**. Авторский язык метафизации в попытке объединить религиозный мистеризм с научным знанием, построить убеждающую модель эволюции сознания в параллель с эволюцией биологической жизни, которая объективно (блаженно!) доказывает свою разумность уже на нуклеарном уровне, – обладает удивительной силой. Но и идея «мыслящих атомов Вселенной» – абсолютный тезис Шардена – божественный детерминизм мира в развитии, в метафизации всех его измерений, энергий и событий!!!
Кажется, тогда-то впервые подумалось, что природа, как целостный замысел Творца, обладает превеликим множеством «записывающих устройств» и что, помимо всем известных материальных носителей информации, существуют и надматериальные, надприродные. Опыт сверхчувственного определил сущности и явления, для которых их собственная реальность выступает как пограничная.
Пограничность сознания – всегда опасный уровень поиска. Пограничность всегда опасный уровень объективации. Не потому ли говорят, что блаженные не заняты поиском истины. Они ею живут… А иначе как бы им стать блаженными? Тут, по меньшей мере, озвучен социальный заказ для виртуальной технологии на будущие времена. Однако усомнимся в такой возможности. И лучше, если бы такой «заказ» оказался невыполним.
Говоря о метафизике любого геоисторического места, давайте попробуем говорить о синтезе наук, религии, искусства и философии, как самых продвинутых опытных областей познания. «Смотри, оставлю без сладкого!» – адресуется только тем исследователям, которые пытаются придать идее сверхчувственного переживания статус некоторой психотехнологии, доступной системы, как если бы речь шла об обучении какому-нибудь ремеслу.
Иллюзорность доступности – это мины на полях неведенья, не более того. И не менее. Подорвавшиеся на иллюзиях, как правило, не погибают сразу. Им дают время осмотреться…
Как в этом случае поступит 21 век со своим наследием – виртуальным суперпродуктом – мы ещё не знаем. Мнемотехнический путь и путь биоэнергопсихологический могут устроить войну за право обладания языком метафизации, его главным ядром, отбросив «диалекты». Но может произойти и другое: арбитраж этой пока ещё мирной конкуренции по-прежнему разделит основные мировые религии, как на Западе, так и на Востоке.
С другой стороны, возрастание синтеза обогащённой различными системами Виденья (в том числе парадоксальной) философии должно рано или поздно присвоить ей качество «автономности» в приобретении опыта сверхчувственного.
Опыт этот, безусловно, существует. Он пограничен. Он странен. Он блаженен. Но он, возможно, единственный регулятор и медиатор в системе отношений: Мир причинности – Мир следствий. Мир Воли – Мир Любви. Мир земной – Мир высший.
* А.Я. Гуревич. Категории средневековой культуры. 2-е издание. – Москва: Искусство, 1984. – 350 стр.
* Автор использует в данном случае «неправильную» по современным грамматическим правилам приставку «без», так как разделяет мнение, что не следует лишний раз поминать «бесов».
** Пьер Тейяр де Шарден, Феномен человека, Москва: Наука, 1987.– 240 стр.
